Лето 1953 г. для ОКБ Антонова было трудным. Недавний переезд из Новосибирска в Киев, полная необустроенность на новом месте, как в бытовом, так и в производственном плане. И самое главное — отсутствие заказов и какой-либо перспективы. Работы по Ан-2 и его модификациям закончены, нечем платить зарплату даже маленькому коллективу из 52 человек.
В это трудное время Олегу Константиновичу удается заключить договор с НИИ ГВФ о боборудовании одного самолета Ли-2 турбокомпрессорным наддувом двигателей. Такой Ли-2 с повышенной высотностью нужен был Аэрофлоту для освоения пассажирской трассы Сталинабад (Душанбе) — Хорог, проложенной над высотами Памирского хребта. Договор давал нам шанс на выживание, поэтому был воспринят как спасательный круг. Прототип силовой установки с двигателем АШ-62ИР и турбокомпрессором ТК-19 мы отработали еще в Новосибирске, при создании высотного зондировщика атмосферы Ан-6 -модификации Ан-2. Благодаря наддуву от турбокомпрессора, двигатель сохранял необходимую мощность до высоты 9000-10000 м и, таким образом, самолет приобретал совершенно новые качества.
Ноне успели мы приступить к этой работе, как постановлением правительства нашему КБ было поручено создание военно-транспортного самолета Ан-8. В нем предусматривалось фактическое возрождение ОКБ: выделялись средства на строительство производственной базы, жилья, резкое увеличение штатов. Словом, если договор с Аэрофлотом был спасательным кругом, то постановление превращало нас из потенциальных утопленников в пловцов высшего класса, для которых спасательный круг — обуза.
Однако щепетильность и порядочность Олега Константиновича не позволили ему расторгнуть договор. Он вызвал к себе меня и Александра Павловича Эскина и сделал нам такое предложение: ╚Вы оба участвовали в создании самолета Ан-6, хорошо знаете его силовую установку с турбокомпрессором, поэтому я вам предлагаю взять на себя организацию переоборудования Ли-2. Я знаю, что работу нужно начинать с разработки чертежей, но сейчас выделить конструкторов для этой цели совершенно невозможно: нужно срочно начинать проектирование Ан-8. Поэтому я предлагаю вам организовать работу так, как в 30-х годах, с привлечением квалифицированных рабочих к конструированию деталей по месту. Вам, Александр Павлович, этот метод работы хорошо знаком, а Юрий Михайлович тоже имеет вкус и опыт работы непосредственно на машине. Так что, я думаю, дело у вас пойдет. Договор у нас на 6 миллионов рублей — считайте, что они в вашем распоряжении. Я дам указание главному бухгалтеру принимать к оплате любые документы за вашими подписями╩. Вот с таким напутствием мы покинули кабинет главного конструктора.
В ожидании прибытия Ли-2 я и Александр Павлович тщательно продумали все аспекты предстоящей работы: составили смету расходов, номенклатуру материалов и покупных изделий, сделали эскизы. По смете получалось, что на приобретение новых моторов, винтов, турбокомпрессоров, регулирующей аппаратуры и других изделий мы израсходуем 2,4 миллиона рублей, на материалы примерно 800 тысяч, а на зарплату и другие непредвиденные расходы оставалось 2,8 миллиона рублей. Этой суммы должно было хватить с избытком, т.к. к работе предполагалось привлечь не более 10-15 рабочих, правда, самой высокой квалификации.
Когда самолет прибыл, мы установили на двигатели фанерные тепляки (дело было к осени), и работа закипела. Каждое утро начиналось с распределения работ. Например, так: — Ты, Саша Уваркин, или ты, Толя Волков, делаешь панель обшивки мотогондолы. Вот здесь должен быть ее передний обрез, вот здесь — задний. Дюраль — толщиной 1,5 мм. Контур — по месту, борт — под двухрядную клепку. Остальные параметры на твое усмотрение. Работа понятна? — Понятна. — Какой тебе нужен наряд? Полазив по самолету, произведя необходимые замеры и нарисовав для себя эскиз, Саша говорит: — 50 нормо-часов по 6 разряду. Заранее прикинув объем и сложность работы, я торгуюсь: 35 по пятому. — Сорок, — говорит Саша, — но по шестому. На этом и заключается сделка.
К вечеру Уваркин приносит готовую панель — каленую, анодированную, покрытую грунтом и с клеймом ОТК. Где он взял дюраль, кто ему сделал шаблон и болванку, кто калил, кто грунтовал — меня это не интересовало. Важно было, что работа продвигается быстро, все неувязки и дефекты устраняются безропотно.
За четыре месяца, пока мы дорабатывали самолет, заработки рабочих были в пределах 3000-4000 рублей в месяц — очень неплохо по тем временам. К концу работы вся сумма фактических затрат составила 5,2 миллиона рублей. 800 тысяч осталось в ОКБ.
Для проведения летных испытаний самолета в Киев прибыл летчик-испытатель НИИ ГВФ Владимир Захарович (Вульф Залманович) Кривой (Своего летного состава в ОКБ еще не было. Единственный летчик-испытатель Владимир Антонович Калинин имел право летать только на Ан-2), имевший большой налет на Ли-2 и многих других типах самолетов. Это был очень контактный, компанейский, доброжелательный человек. Не лишенный никаких человеческих добродетелей и пороков, он быстро сдружился с нами, работать с ним было одно удовольствие.
В морозный декабрьский день мы произвели первый вылет с аэродрома Святошино и перелетели на аэродром Жуляны, где предстояло провести все испытания. Благодаря установке турбокомпрессоров потолок самолета значительно повысился: Ли-2 уверенно достигал высоты 8000 м и хорошо ходил на одном моторе на высотах 5000-6000 м. В связи с тем, что мы забирались на такую, ранее недоступную этому самолету высоту (╚стандартный╩ потолок Ли-2 -4500м), происходили разные неожиданности. Например, летая над аэродромом Жуляны, мы докладываем диспетчеру, что находимся на высоте 8000 м и просим разрешения продолжать набор высоты. В ответ слышим: ╚Вы, ребята, побыстрее снижайтесь да проспитесь хорошенько — Ли-2 на такой высоте не летает╩. Однажды на этой же высоте вокруг нас упорно кружил истребитель ПВО, недоумевая, очевидно, как мы оказались в его владениях.
Несколько примечательных эпизодов летных испытаний. Выруливаем на взлетную полосу и на исполнительном старте обнаруживаем, что во время руления подостыли двигатели (мороз -25″ С). Нужно, стоя на полосе, поработать на высоком режиме пару минут, и все будет в порядке. Но диспетчер проворонил заходящий на посадку самолет и теперь истошным голосом кричит, чтобы мы немедленно взлетели и освободили полосу. Володя Кривой дает взлетный газ, и самолет, как обычно, разгоняется. Но уже во второй стадии разбега обнаруживаем, что стрелки указателей на приборных досках обоих пилотов не движутся дальше значения 75-80 км/ч в то время, как самолет уже на отрыве и, следовательно, скорость у него не меньше 120 км/ч. Но прерывать взлет уже поздно — мы в воздухе. Кривой медленно набирает высоту и, выполняя ╚размазанный╩ разворот над аэродромом почти без крена, просит диспетчера разрешить посадку без объяснения причин невыполнения задания, рассчитанного на 3-4 часа полета.
Мы уже знаем, в чем дело: бортмеханик Калиничин забыл снять чехол с ПВД (приемник воздушного давления). С большими предосторожностями мы заходим на посадку и вот уже благополучно катимся по полосе. Володя быстро, чтобы никто не заметил красного флажка на злополучном чехле, отруливает со взлетной полосы и, как бы сняв с себя напряжение, кричит диспетчеру: ╚Срочно пришлите на стоянку ваших гидравликов — они вчера обслуживали у нас автопилот и так сработали, мерзавцы, что из него течет, у меня все унты в масле╩. Из трубки автопилота действительно изредка капало, на что при нормальных обстоятельствах он никогда бы не обратил внимания. После этого случая Владимир Захарович перед каждым вылетом требовал предъявить ему чехол ПВД и прятал его в карман до окончания полета.
При выполнении высотных полетов на одном моторе летчик чувствовал рывки на штурвале, но объяснить причину их возникновения не мог. Поэтому в одном из полетов на высоте более 6000 м я взял переносной кислородный баллон, присоединил к нему свою кислородную маску и пошел в хвост посмотреть, что происходит с оперением. В пассажирском салоне, освобожденном от кресел для установки испытательного оборудования, царил арктический холод: ввиду малой производительности бортовых обогревателей мы все тепло пускали в кабину экипажа. Поэтому фанерный настил пола был скользким, как хоккейное поле. Эффект усиливался тем, что в кабине экипажа было тепло, и подошвы унтов отсырели, а при выходе на мороз мгновенно покрылись тонким слоем льда. С трудом, держась одной рукой за борт, а в другой неся баллон, я добрался до входной двери. Привязав себя к борту веревкой, открыл дверь. Высунувшись насколько можно было в проем, я осмотрел оперение. Стабилизатор совершал периодические колебания с малой частотой и сравнительно большой амплитудой, что объяснялось, очевидно, срывом потока с увеличенной по диаметру мотогондолы при небольшом скольжении самолета, вызванном несимметричной тягой. Поняв это, мы легко справились с проблемой путем небольшого отклонения посадочных щитков. Осмотрев оперение, я закрыл дверь, отвязал страховочную веревку и направился в кабину. Но в этот момент самолет болтнуло, я поскользнулся и упал, выронив из рук кислородный баллон, который откатился в хвост. Я понял, что баллон мне не вернуть и, чтобы не упасть снова, на коленях пополз к кабине. На преодоление скользкого пола с наклоном к хвосту потребовалось слишком много сил. Помню только, как дополз до двери кабины и, приподнявшись, потянулся к ручке.
Когда пришел в сознание, понял, что лежу в проходе между летчиками, на мне сидит Калиничин и прижимает к лицу кислородную маску, а самолет резко снижается — так, что хлопают перепонки в ушах. Оказалось, что спустя минут 15 после моего ухода из кабины, Кривой забеспокоился по поводу моего длительного отсутствия и послал Калиничина посмотреть, что со мной. Толя обнаружил меня возле двери, втащил в кабину и сразу же стал ╚кормить╩ чистым кислородом, а Владимир Захарович выпустил шасси и щитки и начал экстренное снижение. Несколько дней после этого случая я ходил с тяжелой, как с похмелья, головой.
В результате летных испытаний было установлено, что высота 8000 м, которую требовал от нас заказчик, для этого самолета не предел. Мы достигали ее с заметным запасом мощности двигателей и могли бы превысить, но обнаружился неожиданный дефект, который проявил себя на высотах более 6000 м. Вследствие значительного разрежения воздуха на этих высотах происходила утечка бензина по осям дроссельных заслонок карбюраторов, уплотнения которых не были рассчитаны на такой перепад давлений. Это опасно в пожарном отношении и могло привести к остановке двигателей. О передаче самолета заказчику без устранения этого дефекта не могло быть и речи.
